Подробнее
Добавить комментарий
Зырянова Наталья Александровна,ЦГБ им. А.С Пушкина, ведущий методист
Есть ли сегодня современная русская литература? Каковы современные тенденции литературного процесса? Вопросы, несомненно, важные. Но вряд ли людей волнуют сегодня именно эти вопросы. На повестке дня совсем другие животрепещущие темы. Но именно сегодня, сейчас, происходит что-то очень важное, то, что будет формировать наши мысли завтра. Современность она всегда с нами, она – залог будущего. И именно сейчас из дня сегодняшнего нужно сделать шаг навстречу современности, чтобы устранить зияющий «разрыв» (по Юрию Кузнецову) между культурой прошлого и настоящего, скрепив их нитями вечности.
Многие критики и литераторы говорят, что сегодня литературы в России нет. Это раньше, по выражению В. Г. Белинского, «Гоголи у нас росли как грибы…».
Я же хочу доказать обратное, рассказав о современном молодом писателе Дмитрии Лагутине. Последние его награды (а их у него есть) – победа в номинации «Проза» на Слете молодых литераторов в 2019, который состоялся в Большом Болдине и победа в номинации «Проза» V Международного творческого конкурса «Всемирный Пушкин» в 2021 году, который так же состоялся в Большом Болдине.
«Сердцем помню только детство — все иное не мое…». Иван Бунин
Жизнь порой причудливей любого сценария.
Русской литературе быть. Творчество Дмитрия Лагутина
В 2020 году вышел сборник молодого брянского писателя Дмитрия Лагутина «Олово» (написан в 2019), в который вошли две повести «Степная, 1» и «Обруч медный». Одна из них о студенчестве, вторая - о детстве. И как это часто бывает, обе они о поиске себя.
Сам автор говорит: «Две повести, включенные в сборник, представляют собой систему линз и зеркал, в которых отражаются прошлое и настоящее, вымысел и реальность, суета и вечность; в которых сквозь пелену рутины мерцает таинственный узор человеческой судьбы».
«Степная, 1» - повесть о взрослении. Славное, в какой-то степени даже легкомысленное время студенчества («Легкомыслие! – Милый грех, милый спутник…»). Многие узнают в одних героях знакомых или своих преподавателей, в других — с облегчением или с грустью — самих себя, кто-то, возможно, просто вспомнит незабываемую атмосферу Alma mater.
Меня толкали, задевали, оттоптали все туфли, но я держался и уже не боялся утонуть. Даже получалось вычленять из грохота волн отдельные реплики.
– Гражданское!
– Диплом!
– Конференция!
– Семинар!
Жанр campus novel (университетский роман) стал литературным трендом в середине прошлого века. Это и Донна Тартт с «Тайной историей», и Чарлз Перси Сноус с «Наставниками», и Джон Уильямс и многие, многие другие.
Но сегодня – о русской современной литературе.
Действие повести «Степная, 1» происходит в одном из корпусов юрфака университета.
Фабула – встреча начинающего студента (повествователь) со своим наставником – преподавателем Павлом Александровичем, он же директор Центра правовой помощи. Здесь и переживания героя -первокурсника (а там ли я нахожусь, а так ли мне нужна эта непонятная наука юриспруденция).
Все дело в том, что в какой-то момент, проползая жуком по второму курсу, я решил, что юриспруденция – это не мое, что взявшись за нее, я, наверное, совершил ошибку, что надо было идти на какой-нибудь там иняз или истфак. Но я был нерешительным – и, буду честен, довольно апатичным – молодым человеком и оправдывал себя поговоркой про грузди и кузов и про «стерпится-слюбится» – и все в этом роде.
После возникает заинтересованность и увлеченность юридической наукой, начинает нравиться работа в правовом центре. …центр правовой помощи на два года стал для меня домом родным – и именно благодаря нему я после четвертого курса оказался в состоянии прилично трудоустроиться, оформив заветное «свободное посещение».
Основной клиентурой были бабульки, которым, понятно, не с руки разоряться на маститых юристов.
Действие развивается согласно канонам классического повествования. А вот потом…
Потом преподаватель юридической дисциплины оказывается довольно успешным литератором, его фантастические рассказы печатаются в журналах и имеют успех среди заинтересованной публики. И тут в жизни героя возникает некий диссонанс: с одной стороны - юриспруденция (наука без эмоциональных сухих фактов), а с другой – литература (как средство развития эмоционального интеллекта). Удивительно, но эти две несочетаемых дисциплины вполне себе мирно уживаются.
Некоторые называют главного героя кафкианским парнем в условиях современной действительности. Эдакий загадочный и неоднозначный персонаж, склонный к размышлениям, озабоченный своим душевным состоянием и состоянием мира.
Самое интересное, что это не придуманный сюжет. Все так или почти так происходило в студенческой жизни Дмитрия Лагутина. Автобиографические мотивы повести достаточно сильны.
В повести есть несколько реперных точек. Это деятельная жизнь героя в правовом центре, где бурлит своя жизнь, разворачиваются события, студенты набираются опыта, отмечают дни рождения, общаются, дружат.
Это открытие того факта, что преподаватель юрфака пишет фантастические рассказы и повести. И не просто пишет, а еще и издает. Последний рассказ прочитанный в журнале героем «перевернул что-то в моей душе… И меня аж проняло. Дочитал, положил журнал на стол, сижу, молчу. Не покидало ощущение, будто я заглянул в глубокий колодец».
Это и поездка в Турцию, где происходит встреча со «странным дедушкой», своего рода гуру по мирам фантастики. А далее разрыв с однокашниками, работа, свободное посещение университета, начало настоящей взрослой жизни.
Легкий современный слог, не перегруженный деепричастными оборотами и всяческой заумью. Беспафосно и захватывающе автор рассказывает о том, что переживает большинство студентов, встав на путь самостоятельного выбора. Полное погружение в описываемую реальность. Море (целое!) эмоций, впечатлений, воспоминаний.
Alma mater – сакральное явление моей жизни. Для человека всегда естественно идеализировать свое прошлое. Оно может и не плохо. Ностальгия в сочетании с умеренным оптимизмом – вещь достаточно бомбическая мощная, чтобы дать силы с оптимизмом двигаться дальше.
Атмосфера студенческой жизни передана настолько точно, правдоподобно, что хоть иди туда в прошлую свою студенческую жизнь и проверяй, а так ли все было на самом деле? Или даже лучше? Одним словом, меня «проняло». И описание природы только подчеркивает настроение героя и мое, собственно, тоже.
Я смотрел в окно. Поле лежало прямо передо мной – широкое, нежно-зеленое, трава весело вздрагивала от ветра. Я представил себе этот апрельский ветер – еще прохладный, острый, но уже напоминающий о лете.
Конец размытый, не определенный… впереди новая жизнь, а уж как она сложится – это ж еще и постараться надо. Одним словом все так, как я люблю.
Никого не было. Вокруг меня клубилась густая беззвучная белизна, уплывающая вдаль и выгибающаяся шатром. Хотелось коснуться этой белизны, втянуться в нее, полететь сквозь нее.
Я с минуту еще стоял, раздумывая: в какую сторону пойти, чтобы вернуться?
Наконец решился – и пошел.
Вот думаю такого автора и критиковать то как-то и не с руки… Но по моему скромному мнению, лучшим последним предложением повести было бы следующее:
«Заканчивался теплый сентябрь тысяча девятьсот семьдесят восьмого года». Альтернативная история.
Вторая повесть сборника «Обруч медный» (печаталась «Нева, 1, 2020») – повесть о детстве.
Начинается она с попытки двух ребят смастерить и запустить воздушного змея. Этот или иной воздушный змей плавно перетекает из «Степной ,1» в «Обруч медный»? Повторяющийся образ свободы и воли.
И дважды я видел, как дети бегают по полю со змеем. Змей был самодельный, невзрачный, но – как же здорово он летал!
И лектор, стоя за кафедрой, засмотрелся на змея. А потом сказал мечтательно:
– Мы тоже в детстве змеев пускали…
Он сразу понял, что ляпнул не в тему, встряхнул головой, нахмурился и продолжил читать курс. (Это из «Степной, 1»)
Кстати, образ «волшебного шарика» тоже плавно перетекает из рассказа в рассказ. Но в повести «Обруч медный» он отдан не главному герою (альтер эго автора), а уже другому мальчику, Олежке, который главного героя «порядком раздражал», потому что «весь был какой-то… несуразный».
Олежка – жаждет чуда, он и делает это «чудо» как умеет – показывает фокусы:
«А потом… А потом я подавился остатками чая, потому что Олежка вдруг поднялся в воздух. Он взлетел совсем невысоко – сантиметров на десять, может, пятнадцать, – но я совершенно ясно видел, что его ноги оторвались от пола и что руками он ни за что не держится». Главный герой повести догадывается, что это всего лишь фокус. И все же, несмотря на разоблачение, привлекательность свою Олежка не теряет.
«А представь, – продолжал Олежка, – вдруг окажется, что тропинки, например, меняют своё направление по ночам. Я снова хмыкнул. – И, например, ночью, они ведут не туда, куда днём – Да уж. – Вот бы проверить – а вдруг?».
Наверное, это вера Олежки в чудо преображает мир, наделяя его новыми качествами и раскрашивая красками, возвращая реальности ее первоначальный цвет – цвет апельсина, цвет мечты детства.
«Всё поле, трава, дорога, тропинки, холмы, мы с Олежкой – всё светилось оранжевым».
Ну и напоследок. Не могу не поделиться еще одним рассказом. «Дядя Север» (Нева, 9, 2018). От названия уже веет теплотой. «Дядя Север» не входит в этот сборник.
Мастер жизненных историй, Дмитрий Лагунов, называет этот рассказ «одним из самых любимых».
В рассказе мальчик, под влиянием историй своего дяди, «грезит севером». Ему даже «снились необозримые пёстрые дали, северное сияние, усталые великаны-горы. Красивые сильные люди обжигали губы кипятком и улыбались снегопаду, кузнец Илья громыхал молотом и щурился от летящих искр…».
Дядя, приезжая в гости к брату, всегда рассказывал детям удивительные истории о Севере.
За дядиным басом слышался нам вой холодного ветра; дым от трубки, уползавший к крыше, казался вздохами затухающего костра, а ее огонек — угольком печи. Из серых дядиных глаз на нас смотрела снежная ширь — угрюмая и загадочная.
— Ты для них не дядя Игорь, — шутил отец, — а дядя Север.
В каждом из нас (почти в каждом, я надеюсь) есть такое место, где живет детство. Именно оно определяет течение всей последующей взрослой жизни.
«Холодные дали не ушли из моего сердца, но просочились в какую-то сокровенную его глубину, – не исчезая из виду, но и не притягивая к себе особенного внимания».
Не менее интересен и сам образ севера в рассказе, кажущийся загадочным, мифическим, особенным:
Север — чудный, далекий — казался нам удивительным, небывалым, фантастическим краем. Там жили приключения и загадки, туда отправлялись самые смелые, самые мужественные, самые ловкие, они создавали там свое, особое государство, живущее по своим, особым законам, о которых здесь знают только из книг.
Образ Севера в рассказе как своеобразный лейтмотив, один из главных героев, по мере повествования становится нарицательным. В общем, о «Дяде Севере» лучше не рассказывать, его лучше читать, впитывая в себя каждую строчку. У меня создалось впечатление, что Север — это не место, а состояние души. Своего рода дзен.
Автор: «Что же касается Дяди Севера, то это персонаж сугубо вымышленный — и, как и Спица (рассказ «Спица») в каком-то смысле для меня «идеальный». Я писал рассказ на конкурс о севере — но так как на севере не был и сказать о нем мне, по сути, нечего, то и решил вместо того, чтобы в тексте «ехать» на север, «привезти» север к себе — в виде персонажа, который воплощал бы чудесный край лично для меня и с которым — это я понял по ходу написания — я бы сам хотел быть знаком в детстве».
Еще одна особенность прозы Лагутина в том, что его рассказы очень личные. Он затрагивает темы детства и взросления. В его текстах часто преобладают мотивы сна и воспоминаний, что придает особую плавность и мифологичность его рассказам.
Так есть ли повод для оптимизма в современной литературе? Разумеется! Дмитрий Лагутин говорит: «Наряду с пустыми текстами, есть самородки. Сегодня пишут и печатаются (издаются ли? — вопрос другой, философский) множество талантливых, сильных авторов, работающих в рамках классической традиции. Все наносное сойдет, а важное в литературе непременно останется».
Рассказы Лагутина так естественны, так хороши, говоря словами Достоевского: «Все произошло так просто и натурально, как только может происходить в самом деле; возьмись за это дело романист, он наплетет небылиц и невероятностей».
Несомненно, Дмитрий Лагутин – продолжатель традиции классической прозы. В художественном творчестве для него неприемлемо «…богохульство, кощунство, шокирующий эпатаж, непременное желание «сломать стереотипы, перевернуть устои», мат».
А это только и значит, что русской литературе быть!